Не веря своей победе, христиане занялись ранеными и сбором оружия, покрывавшего все поле боя. И тут на них снова бросились враги, возглавляемые самим Саладином. Не ожидая этого, крайне утомленные предыдущей схваткой, франки были готовы отступить; но появление Ричарда, который, по выражению летописца, «косил неверных, как жнец колосья», снова решило исход боя. Когда же гордые двойной победой христиане двинулись к Арсуру, мусульмане напали на них в третий раз и с тем же результатом. Ричард с горсткой рыцарей гнал их остатки до Арсурского леса и мог бы полностью уничтожить, если бы не побоялся засады.

Под Арсуром погибли более восьми тысяч мусульман, в том числе тридцать два эмира; христианская же армия всего потеряла около тысячи человек. В числе погибших оказался доблестный воин Жак Авенский, о котором скорбела вся армия; в ходе боя он потерял ногу, потом руку, но продолжал сражаться и умер со словами: «Ричард, отомсти за меня!»

Арсурская битва, очевидно, могла бы решить участь всего Крестового похода: выиграй ее Саладин, христиане потеряли бы Сирию; если же христиане правильно бы воспользовались своей победой, они могли вырвать и Сирию и Египет из-под власти мусульман. Но этого не произошло. Использовать плоды своей блестящей победы крестоносцам, как обычно, помешало отсутствие согласованных действий. Одни из вождей, во главе с герцогом Бургундским, считали, что, пользуясь растерянностью мусульман, следует сразу же идти на Иерусалим; другие, возглавляемые английским королем, придерживались иного взгляда. Дело в том, что, вспоминая с ужасом осадное сидение в Птолемаиде, Саладин и его эмиры не желали более запираться в крепостях; но еще менее желая отдавать укрепления противнику, они решили разрушать все, что оставалось после их отступления. И партия противников немедленного похода на Иерусалим считала, что прежде нужно восстановить разрушенные крепости, чтобы не оставлять их в непотребном виде у себя в тылу. Поскольку эта партия была многочисленнее, мнение Ричарда восторжествовало. Вместо того чтобы идти на Иерусалим, он повел войска к Яффе.

Так как, покидая Яффу, Саладин разрушил и срыл ее стены, Ричард приступил к их восстановлению, а это было дело небыстрое. Поэтому он вызвал сюда королеву Беранжеру, Иоанну, свою сестру, и дочь пленного Исаака Комнина. Сложился как бы небольшой двор со всеми придворными развлечениями, тем более что пышная осень с ее роскошными плодами давала для этого достойную раму. Иерусалим уходил в небытие...

Во время пребывания в Яффе Ричард чуть не попал в руки врагов. Однажды, охотясь близ города, он утомился и заснул под деревом. Разбуженный криками, король увидел себя окруженным сарацинами; плен казался неминуемым. Положение спас французский рыцарь Гильом де Пратель, который сумел отвлечь врагов криком: «Я король! Спасите жизнь мою!» Преследователи бросились на рыцаря, и подлинный король сумел ускользнуть. Позднее он выкупил Прателя, и десять пленных эмиров, данных в обмен за простого рыцаря, не показались Ричарду слишком дорогой ценой.

Покинув Яффу, крестоносцы не искали новых битв и, проходя по стране, разоренной войной, старались восстановить и укрепить брошенные Саладином форты и цитадели. Тем не менее отдельные стычки все время имели место, и Ричард неизменно выходил из них победителем. Но внутреннее состояние крестоносцев оставалось непростым. Французы во главе с герцогом Бургундским крайне неохотно подчинялись англичанам, а Конрад Тирский даже заключил с Саладином тайное соглашение против Ричарда. Английский монарх, впрочем, знал об этом и, в свою очередь, вел переговоры с Малек-Аделем, повторяя обещание вернуться в Европу, если мусульмане возвратят Иерусалим и древо Животворящего Креста. Поскольку это предложение по-прежнему не проходило, он выдвинул и другое, удивившее весьма многих. Сватая Малек-Аделю свою сестру, вдову сицилийского короля Иоанну, Ричард предлагал вручить этой паре под покровительством Саладина и своим управление Иерусалимским королевством. Идея эта показалась дикой как христианскому, так и мусульманскому духовенству, и думать серьезно о ее реализации не приходилось, хотя сам Саладин отнесся к ней с интересом. Все эти переговоры имели своим единственным результатом обвинения в отступничестве от Креста, которые посыпались на короля со всех сторон. Стремясь оправдаться, Ричард приказал обезглавить всех мусульман, находившихся у него в плену, и громогласно заявил о своем желании незамедлительно идти на Иерусалим. Но желание это так и осталось неосуществленным. Саладин, узнав о намерениях крестоносцев, бросил большие силы на укрепление Святого города. Стены, башни, рвы тщательно ремонтировались и обновлялись. Все дороги, ведущие к Иерусалиму, были взяты под контроль мусульманской конницей. Между тем начиналась зима с ее ливнями и холодами. С продовольствием дело обстояло не блестяще. Сухопутную армию продолжал кормить флот, постоянно подвозивший припасы с Запада. Но удаление от побережья грозило отрывом от кораблей, а следовательно – неизбежным голодом. Все это заставило совет вождей, вопреки пылкому нетерпению рядовых воинов, снова отказаться от немедленного похода на Иерусалим и сосредоточить внимание на Аскалоне, остающемся ключом и к Палестине, и к Египту.

1192 г.

Покидая Аскалон, мусульмане сровняли город с землей. Ричард отдал приказ восстановить укрепления города. Для этой цели были употреблены прежде всего тысяча двести христиан, освобожденных крестоносцами в ходе последних боев. Но этого оказалось мало. Тогда Ричард потребовал, чтобы все крестоносцы, включая знатных баронов, взялись за кирпичи и цемент, сам первый подав пример. Среди вождей начался ропот. «Я не плотник и не каменщик», – заявил Леопольд Австрийский на упрек Ричарда. «Мы приехали в Азию не строить Аскалон, а освобождать Иерусалим», – вторили ему другие. Герцог Бургундский, уже до этого пытавшийся занять независимую позицию, теперь покинул армию и отбыл в Тир; за ним последовали многие французы. Разлад между английским королем и Конрадом Тирским перешел в открытую вражду. Встреча обоих соперников с целью урегулировать противоречия лишь подлила масла в огонь; взаимные оскорбления и угрозы сделали примирение невозможным. А тут еще все осложнилось событиями в Птолемаиде. Пизанцы и генуэзцы, остававшиеся в освобожденном городе, затеяли ссору, приведшую к крови. Конрад, приняв сторону генуэзцев, поспешил к ним на помощь, рассчитывая овладеть городом. Только оперативность Ричарда, который быстрым маршем опередил соперника, заставила маркиза Тирского и верных ему людей отступить во владения Конрада.

Между тем вскоре после Пасхи к Ричарду прибыли его сторонники из Англии с известием, что младший брат короля Иоанн поднял смуту в стране. Обеспокоенный Ричард сообщил другим вождям, что будет вынужден их покинуть и вернуться в Англию. Он обещал оставить в Палестине две тысячи отборных пехотинцев и триста конных рыцарей. Выразив сожаление по поводу его отъезда, бароны снова подняли старый вопрос о короле Иерусалимском, который должен был остаться в Палестине за главного. Ричард предоставил им возможность выбора и большинство высказалось за Конрада Тирского. Весьма неприятно пораженный этим, король, однако, не стал возражать и отправил в Тир своего племянника, Анри, графа Шампанского, с тем чтобы известить вновь избранного. Конрад не мог скрыть удивления и бурной радости; но насладиться королевским достоинством ему так и не удалось: в разгар коронационных торжеств два молодых исмаилита, посланные Старцем Горы, смертельно ранили его своими кинжалами.

Смерть эта вызвала различные кривотолки. Обвиняли Саладина, якобы заказавшего Старцу двойное убийство – Конрада и Ричарда, которое исмаилиты выполнили лишь наполовину; но эта версия кажется абсурдной – непонятно, зачем Саладину было убивать своего верного и полезного союзника? Иные считали, что это месть графа Торонского за похищение Конрадом его жены и титула. Большинство крестоносцев, однако (а вслед за ними и многие историки), не сомневались в виновности Ричарда, которому была особенно выгодна эта смерть. Несмотря на то что героическое мужество английского короля не допускало и мысли о столь позорной мести, ненависть, возбужденная им к себе, заставляла поверить этому обвинению. Известие о гибели Конрада вскоре достигло Европы, и Филипп Август, якобы опасавшийся для себя подобной участи, стал повсюду появляться окруженный стражей; правда, предполагали, что здесь больше кокетства, нежели страха, равно как и желание показать папе, а также всему христианскому миру, что за чудовище английский король.